Софья Нериявская


Кинотеатр имени Шевченко в Сталино, весна 1942 года. Источник: фотоальбом немецкого военнослужащего
Я столько перевидала горя, что до сих пор у меня ощущение, точно я в глубоком трауре
Население узнало, что такое ужас при немцах
Один крупного телосложения мужчина охватил немца руками и бросился в шахту вместе с ним
Все эти несчастные люди смотрели на меня с надеждой, но я ничем им помочь не могла
После решительного отказа девушки, он начал над ней издеваться

Дорожные указатели в Сталино (без даты, 1941-1943 годы). Источник: Донецкий авторский сайт Е. Ясенова
Любого немецкого санитара ставили выше русских врачей
НА ИРИ РАН. Фонд 2. Разд. VI. Оп. 12. Д. 16.
Записано в личной беседе ст. научным сотрудников Комиссии по Истории Великой Отечественной войны т. Б. Лихтер 20 февраля 1944 г., г. Сталино[1], Донбасс[2].
Нериявская Софья Петровна – врач-терапевт 2-й городской поликлиники.
Родилась в 1897 году в г. Харькове. Работаю медицинским работником больше 25 лет – 6 лет работала медсестрой и с 1923 г. работаю врачом. В начале войны перенесла тяжелую операцию. Эвакуировалась из Харькова больная на машине. Помогли выехать из Харькова мне и моей матери – старухе 80 лет, мой муж и два сына, но им всем троим нужно было явиться в Красную армию. Они довезли меня с матерью до Сталино и больше с нами возиться не могли. Явились в военкомат и ушли в армию, а без них я никуда не сумела двинуться. Я не могла даже ходить на костылях, так и застряла в Сталино.
Вот уже 2 1/2 года я нигде не была, ни в кино, ни в театре. Ко мне, как к врачу, много приходило народу. Я столько перевидала горя, что до сих пор у меня ощущение, точно я в глубоком трауре. Всех ужасов за время пребывания немцев не вспомнишь, но отдельные случаи так врезались в память, что не изгладятся до смерти.
Помню врача Колесникову Ксению. Она была арестована по подозрению, что она коммунистка. Мы упросили тюремного врача, чтобы он организовал посещение Колесниковой поликлиники. Рассчитывали, что, вырвав Колесникову из тюремной больницы, мы сумеем ее как-нибудь спрятать и спасти. Но она была приведена двумя стражниками, которые ни на минуту не отходили от нее, и уведена ими. Спасти не удалось. Жуткий вид был у Колесниковой. На ее теле не было живого места, сплошной кровоточащий синяк, так она была избита. Единственно, что мы могли сделать, мы напоили ее горячим молоком, и она немного полежала у нас на диванчике. Стражники не давали с ней разговаривать, мы ничего не могли узнать, только когда ее уводили она прошептала нам: «Погибаю, коллеги». Больше мы ее не видели. Колесниковой забыть нельзя. Я и сейчас помню измученное страдающее ее лицо, ее жутко избитое тело.
Помню гибель завед. поликлиникой врача Бранд. Он крестился лет 40 тому назад, когда женился на русской девушке. Когда немцы стали уничтожать евреев, нам удалось достать ему морфий, но морфий у него при аресте отобрали. Он просил уже из тюрьмы прислать ему еще морфий, но передать ему морфий не удалось.
В феврале 1942 г. были проведены аресты коммунистов. Собрали всех полицаев и в один час ночью произвели облаву. Все проходило под руководством мэра города Эйхмана[3].
Всячески пытались привлечь меня на работу, сулили много. Начальник паспортного стола выдавал себя за партизана, пытался привлечь к работе обещанием, что будем помогать русским. Жена его предупредила меня об облаве на коммунистов, удалось предупредить врача-венеролога Волкову, коммунистку, и еще насколько врачей и рабочих, кого знала.
Коммунистов вывезли на Петровку[4], издевались над ними как хотели.
Немцы такие воры, спекулянты, негодяи. Население узнало, что такое ужас при немцах. Кажется, единственным спасением был подкуп. Сколько я видела рабочих выпоротых немцами так, что еле доползали до поликлиники. Запомнился такой случай. Муж привез на тачке больную жену. Ведь трамвай не работал и никакого транспорта не было. У женщины было серьезное тяжелое воспаление почек. Они были из поселка Калиновки, километра 3-4 от поликлиники. Возить на тачке было и для него, и для нее тяжело. Уж лучше заглазно давать лекарства. Так и делали. Муж приходил ко мне, а через него я передавала лекарства. Месяца через три ей стало лучше, женщина поднялась – или отлежалась, или мои лекарства помогли. Она решила прийти ко мне. Путь к поликлинике лежал через Ворошиловскую больницу. Немцы там устроили свой госпиталь. Она шла с грудным ребенком на руках и, не зная, что здесь немецкий госпиталь и русским даже близко запрещается ходить, приблизилась к территории госпиталя. Немцы разложили ее и дали 25 плетей. Народ на улице подобрал ее и привез в поликлинику. Она так рыдала от невыносимого чувства позора. Все лечение пошло насмарку. С трудом нашли ее мужа, и он повез ее на тачке домой.
Очень тяжелая была минута, когда мой муж, сыновья и брат ушли с котомками, вынужденные бросить меня больную со старухой, но когда я видела все эти ужасы при немцах, я радовалась за своих мужчин, что они по ту сторону, что они в Красной армии. Если бы фиксировать все случаи получилась бы потрясающая картина жизни нашей при немцах.
Однажды привели ко мне рабочего. Жена привела. Он был в реактивном состоянии. Заикался, трясся весь и не мог говорить. Я дала лекарства, велела его дома уложить. Кое-как успокоился. На следующий день он рассказал, что с ним случилось. Он шел по улице. Два немца эсдековца (СД полиция[5]) схватили его и заставили сесть в машину. Он был уверен, что арестован. Привезли во двор полиции, пересадили в другую машину полную людей, повезли на шахту «Мария»[6]. Подвезли к шахте и стали бросать живых людей в шахту. Его заставили держать дверцы машины. Зимой люди были раздетые, голые. Один крупного телосложения мужчина охватил немца руками и бросился в шахту вместе с ним. Тогда немцы стали заставлять рабочего бросать людей в шахту, пригрозили револьвером. Он бросился бежать, вслед стреляли, не попали. Вот почему у него было такое потрясение.
Как старый опытный врач я была немного смелее в вопросах выручки наших людей. Найти болезнь, дать справку, записку, чтобы выручить от мобилизации, от работы на немцев. Очень многих инженеров, квалифицированных рабочих мы делали «документальными инвалидами». Обдули Комиссию по проверке мобилизованных в Германию. На Комиссии немецкий врач проверял нас, русских врачей. Дашь, бывало, перед Комиссией сразу 2 грамма кофеина, сердце стучит как бешеное. Немец-врач вынужден браковать «них гут», сердечно-больных не брали.
Евреям отказали в медицинской помощи. Мы с Шумилиной оказывали им помощь тайно. Сколько было среди них изувеченных людей! Сломанные руки, гноящиеся раны, отеки от голода. Были с такими ранами, которые ясно показывали невероятно жестокое избиение. Так били прежде чем убить, чтобы вымогать деньги. Это делали полицейские из русских предателей.
Также никогда не забуду я посещения барака русских военнопленных. Было подозрение на тиф. Немцы очень боялись тифа, в том числе и немецкие врачи, поэтому, во избежание опасности заражения, вызвали русского врача. В бараке я увидела жуткую картину. Это было зимой 1942 года. Люди были почти раздеты, на них были накинуты какие-то мешки вместо рубах. Кормили их высевками. Это остатки зерна при обмоле, разбавленные в холодной воде. Солома шевелилась от насекомых. Некоторые от голода распухли и имели страшный вид, точно не человек, а гора. Другие были буквально скелетами – кости, обтянутые кожей. Большинство страдало поносом от голода. В бараке был жуткий запах.
В бараке была отделена коморка, там топилась печка и было несколько чище – там находился десятник из военнопленных и переводчик из немцев. Никакого тифа не оказалось, человек умер от голода. Все эти несчастные люди смотрели на меня с надеждой – пришел русский врач, он поможет, но я ничем им помочь не могла. Мои попытки поговорить с немецким врачом после сообщения, что тифа нет, были прерваны самым грубейшим образом вроде того, что не ваше дело, сообщите только по вопросу, по которому вас вызвали.
В конце 1941 г., в лютый мороз я видела сама, как вели пленных босыми. За ними по земле тянулся кровавый след. Мне рассказывали лечащиеся у меня женщины – недалеко от их бараков закапывали в ямы недобитых живых людей. Полицейские закапывали. Снег копошился, это были живые ямы.
Помню, это я видела сама – вели по городу в тюрьму человек 80, матросов. Это тоже было зимой 1941 г. Люди была раздеты, избиты, в крови, измучены, но держались гордо. Женщины бросали им хлеб. Они не брали и гордо кричали: «Ешьте сами немецкий хлеб, а мы будем есть украинский», «Умрем за родину!» Конвойные жестоко били их на глазах у народа.
Много приходилось сталкиваться с женщинами, жившими с немцами, как их называют сейчас в городе «Францо-гансы». С первых дней немецкой оккупации катастрофически быстро стали нарастать венерические заболевания. Скоро уже появились специальные лагери больных женщин. В лагере заболевшие содержались не меньше 6-ти месяцев. Немало попало туда незараженных женщин, потому что практиковалась такая система опознавания. На кого покажет немец – хватали и без разговора в лагерь. По пьянке, по озорству и потому что насиловали ночью, они показывали на кого вздумается.
Был у меня такой случай. Молодая женщина со ст[анции] Ясиноватая. У нее на квартире стоял немец. Заболел. Не долечив, его отправили на фронт. Они не долечивали, лишь бы наружные признаки устранились – и на фронт. Там болезнь вновь обострилась. Он сообщил, где жил, и вот ей угрожал лагерь. Заперев детей в квартире, она добралась до поликлиники, умоляя помочь ей. При осмотре она оказалась здоровой.
Очень многих женщин погубили так – придерутся к чему-нибудь, скажем, плохая маскировка, вызовут как будто для допроса и изнасилуют. Ну, а уж если заразят, то морально срывались, тогда в отместку женщины старались заразить несколько человек.
С первых же дней на 7 линии дом 20 был открыт дом терпимости для немцев. В студгородке другой – для итальянцев. Появились официальные объявления о наборе в эти дома.
Санитарка поликлиники Маруся Шеповалова рассказывала мне об одной молодой девушке. Она попала в Сталино из-под Сталинграда. Потеряла все документы, не имела ни работы, ни жилья. На биржу идти боялась, отправляли в Германию. Какая-то мегера ее приютила, а потом продала в этот дом. Девушка со слезами просила у Шеповаловой: «Как мне вырваться?». Она и другие женщины рассказывали, что норма у них была от 8 до 20 человек. Через 3 месяца женщины, попавшие в дом, теряли здоровье, силы. Их выбрасывали больных и уже негодных для жизни.
Мало-мальски интересная женщина поступит на работу, через два дня она уже получает записку о сожительстве и, если уклоняется, начинаются преследования. Одна мне жаловалась: «Имею двухлетнего ребенка, надо его прокормить, но уже теряю третью работу, т.к. отказываюсь сожительствовать». Знаю другой случай. Молодая девушка поступила работать машинисткой. Немец стал преследовать. После решительного отказа девушки, он начал над ней издеваться. Заставлял чистить сапоги, мыть ноги, хотя это совсем не входило в обязанности машинистки. Покорно все выполняла, лишь бы избежать сожительства. И уйти нельзя было с работы, пригрозил, чтобы не смела уходить. В конце концов, ночью пришли на квартиру, забрали ее и с тех пор больше нет слуха – погибла.
Как только отказывали в сожительстве, особенно немецким офицерам, отправляли в Германию.
Однажды меня вызвали к больной в поселке Калиновка. В одной комнате сидит немец, пузатый, старый, с комендантскими значками. Около него уложенные чемоданы – собрался уезжать. В другой комнате совершенно пусто. Видимо, все продано. Сохранилась только беленькая, чистенькая, любовно убранная кроватка, в ней ребенок лет двух. Около кровати молоденькая хорошенькая женщина в белом бальном платье, обвешанная немецкими погремушками – кольцами, серьгами и пр. Оказалось, она больна тяжелой формой шизофрении. Зная, что если я скажу диагноз немцам, женщина будет расстреляна, я попросила переводчика вызвать родных женщины, не сообщая диагноза болезни. Когда я сказала пришедшей сестре женщины, та горько расплакалась. Оказалось – она сама с тремя детьми погибает от голода. Она мне рассказала, что и сестра ее продала все, что имела. В конце концов, под влиянием голода и принуждений, она сошлась с этим пузатым стариком, квартировавшим у нее. Начались пьянки, разврат, а она тосковала о муже (он в Красной армии), вот и помешалась. Ушла я с тяжелым сердцем из этой квартиры, так и не знаю, чем кончилась трагедия этой молодой женщины.
В поселке Калиновка жила семья: отец, мать, сын 15 лет и девочка 14 лет. Ночью к ним ворвались 4 немецких солдата и начали обвинять в партизанстве. Избили до полусмерти мальчика, избили отца, который еле вырвался от них. Хату заперли, связали мать и на ее глазах четверо изнасиловали девочку. Забрали все и ушли. Отец бил стекла, кричал о помощи. Никто не помог. Девочка вне себя. Я долго ее успокаивала, говорила, чтобы она относилась к этому насилию как к тяжелому ранению, как к укусу дикой собаки, и, хотя она к счастью не оказалась зараженной, но мать очень опасалась самоубийства.
Был и комичный случай в этой области. В барак, где жили шахтерки-красноармейки, пришел однажды немец и заявил, что он врач и должен освидетельствовать, нет ли заболевших венерическими болезнями. Между прочим, у них даже санитары выдавали себя за врачей. Ну и производил осмотр, пока не нашел себе по вкусу. Выгнал мальчонку лет 9, сына женщины, запер комнату и стал раздеваться. Женщина интересная, крупная, она моментально сгребла его в охапку, сбросила крючок с двери и с криком собрала всех женщин барака. Они стали так избивать этого «врача», что он убежал без штанов, еле вырвавшись от разъяренных шахтерок. Женщина прибежала ко мне испуганная с просьбой дать больничное свидетельство, чтобы скрыться в деревню. Я, конечно, свидетельство дала и успокоила, что ничего не будет, он постыдится рассказать. Так и было. Через неделю она вернулась. Ничего не было, видно, испугался позорного избиения.
Однажды в поликлинику прибежали женщины из с. Михайловского и др. ближних деревень. Бросили детей, скот и убежали, такое там шло насилие.
Немцы спесиво утверждали, что они явились колонизовать азиатов. Они заявляли: «вы дома понастроили, а в домах никакой культуры», а сами все увозили из домов, вплоть до табуреток. Любого немецкого санитара ставили выше русских врачей.
Ненавидя немцев я старалась в поликлинике чем только могла помочь русским людям и, несмотря ни на какие пайки и угрозы, не пошла работать на биржу труда только потому, что там мне бы приходилось сталкиваться с немцами.
[1] Ныне Донецк, Украина. Город был основан в 1869 году, первоначально имел название Юзовка в честь основателя Джона Хьюза. Юзовка была переименован в Сталин в 1924 году, затем в Сталино в 1929 году. В результате десталинизации в 1961 году город получил название Донецк.
[2] Аббревиатура от «Донецкого бассейна», крупного угольного и промышленного района, расположенного по обе стороны российско-украинской границы.
[3] А.А. Эйхман (1904-1947), этнический немец, родился в Запорожской области, по национальности. До войны он был членом Коммунистической партии Советского Союза. В Сталино в качестве заместителя мэра Эйхман участвовал в преследовании и убийстве местных евреев. С мая 1942 года он был мэром города. Эйхман был приговорен за свои преступления к смертной казни в Сталино в 1947 году. См. А. В. Иващенко, Л. М. Заславская, Слезы Холокоста (Донецк, 2012), с. 17-18; https://infodon.org.ua/stalino/381.
[4] Микрорайон на западной окраине Донецка.
[5] СД – служба безопасности рейхсфюрера СС.
[6] Шахта в поселке им. Котовского (Игнатьевка), современный Калининский район г. Донецка.
OpenEdition suggests that you cite this post as follows:
survivorsger (June 18, 2021). Софья Нериявская. Soviet Survivors of Nazi Occupation. Retrieved May 1, 2025 from https://doi.org/10.58079/ump2