Ольга Сухостат
Нашивка «OST» («ВОСТОК»), прикрепленный к стенограмме интервью с Ольгой Сухостат. Предположительно, Сухостат носила его во время принудительных работ в Германии. Источник: Научный архив Института Российской истории РАН


«Восточные рабочие» едут в Германию. Киев, 1942 год. Немецкое агитационное фото. Источник: Бундесархив, № 183-R70660
Пришли хозяева и стали нас выбирать
Глядели искоса, за людей не считали

Советские граждане под немецкой охраной на вокзале Ковель перед отправкой в Германию, 1942 год. Источник: Российский государственный архив кинофотодокументов. Арх. № 1-37092
Потом мы смотрим, что такое – идут свободно наши русские хлопцы
Лейтенант сказал: «Берите, девушки, что надо, одевайтесь»
НА ИРИ РАН. Фонд 2. Разд. VI. Оп. 9. Д. 10.
Записано в личной беседе старшим научным сотрудником Комиссии по истории Отечественной войны Б. Лихтер.
Диканька, 17 февраля 1945 г.
Сухостат Ольга Федоровна – жительница села Диканьки, угнанная в немецкое рабство в начале 1943 г. Вернулась в Диканьку после освобождения от немецкого рабства.
Родилась в Диканьке в 1927 году, окончила 5 классов школы, после чего работала в колхозе. Мать была заведующей колхозным садом, и я работала вместе с ней. Жили хорошо, молока, сала было вдоволь.
Когда меня забрали в Германию, мать с горя с ума сходила, я и не думала, что она выживет. Забрали меня в марте 1943 года. Вызывали меня три раза, и только тогда пошла, когда вместо меня хотели забрать мать. Посажали нас в товарные вагоны. Повезли в Киев, потом в Польшу, Германию.
В каждом городе нас водили в баню. Охраняли нас полиция и немецкие солдаты. Обращались с нами очень грубо – все с криком, с побоями. Все время нас охраняли и в баню нас сопровождала немецкая охрана. При них заставляли раздеваться и мыться. В бане нам мазали известкой головы и чем-то таким ядовитым мазали еще, что если в очи попадет, то очи изъест. Обращались, как с собаками, били все время палками. Один раз я оглянулась, искала подругу, – как даст палкой, и плеткой били. Как даст плеткой, так отскочишь.
Первый немецкий город, куда мы приехали, – Штаргарт[1]. Там тоже была баня. Приехали мы в Неметчину [Германию] в субботу. Неделю прожили в лагере Штолп[2]. В воскресенье нас выстроили около станции. Пришли хозяева и стали нас выбирать. Подходит хозяин и берет, какая ему понравилась, платит гроши и берет до дому. Сразу заплатит 20 рублей, а потом по три рубля в месяц. Выбрал и меня, пошла с ним, сели на поезд, приехали, где он жил.
Приехали. Хозяйка не впустила в дом, а вынесла воды. Я обмылась, переодела свою одежу, что с собой была из дому. И все время только в той одеже и была, что захватила с собой из дома. А так нам давали только кофе из брюквы и хлеба 300 гр., говорили, что 300 гр., а давали меньше, маленький кусочек.
Когда я у хозяев помылась, переоделась, хозяин повел в сарае показывать скотину. Показал, сколько свиней у него, сколько овец. Скота у него было: 5 коров, 11 свиней, 4 овцы, пара коней, не считая кур и гусей. Хозяину было 53 года, хозяйке 48, а у них было двое детей – 8 и 13-ти лет. За скотом ухаживала только я, немного помогал хозяин, хозяйка только управлялась в доме. За скотом она не ухаживала и в поле не работала.
Я работала с мамой в саду и не приучена обращаться со скотиной, не умела доить. Хозяйка стала ругаться за то, что хозяин взял такую, потому что я села доить, а доить не умею. Она злилась и кричала: «Русская гайвол»[3], и хозяин ругался до тех пор, пока не научилась. Работать было очень тяжело. В 6 часов утра вставала, убирала весь гной – из-под свиней, коров и другой скотины, доила коров, чистила коней, вычищала сараи. Коли плохо замету – ругаются. От пяти коров хозяева оставляли только литр себе, остальное все сдавали.
На еду давали картофель, черное кофе и хлеба тоненький кусочек. Потом на поле работала, и так до 11 часов вечера. Прибежишь с поля, доишь коров, убираешь скотину, поишь всю скотину, кормишь. А кроме того еще вечером хозяйка заставляла прясть, часов до 12, до 1 часа ночи, раньше спать не пускала. Без разрешения спать ложиться нельзя было.
Два раза болела. Лежишь в сарае, и не посмотрят, лекарства не давали. Лежишь как собака. В город или другое село идти не разрешали. Один раз в неделю собирались мы, девушки, которые работали в этом селе. Всегда вспоминали Украину и горевали. Так я прожила там два года.
У меня было с собой пальто теплое и осеннее. Всю свою одежду я порвала, и за все время хозяйка дала мне только одно старое платье и старые туфли. Ходили мы там в деревянных колодках. И на работе ноги так намучаешь, что невозможно ходить. Убежать было нельзя. Была кругом охрана. Хлопцы [парни] наши тикали [убегали], но их поймали, сильно набили и посадили в тюрьму. Остальные немцы в селе и молодежь относились к нам очень плохо. Глядели искоса, за людей не считали. Были случаи – начнут бить, пока с ног не собьют.
В этом селе у других немецких хозяев много наших девчат были. Когда собираемся, друг дружке рассказывали. И все одно и то же – хозяева бьют. В будни нам нельзя было друг с дружкой даже поговорить.
Осенью 1943 года нас забрали на окопы. Мы работали в Восточной Пруссии, в гор. Полнов. Рыли укрепления, потом у города Шнайдемиль[4]. Там жили еще хуже. Бараки, вырытые в земле, холодно, сыро. Работали мы на окопах три месяца, начиная с осени 1944 года. Кушать давали только буханку хлеба на три дня. Такая маленькая буханка и суп раз в день, одна вода. Просто голодали.
Потом нас перебросили в Польшу, гор. Бромберг[5], еще хуже. Землянки, спали на соломе. Голодали так, что, если бы еще недели две – поумирали бы все с голоду. Работали с 6 часов утра до 5 часов, пока темно. Потом три километра идешь к землянкам, туда и обратно. Били нас сильно поляки, которые переписаны на немцев. Они говорили по-польски и по-немецки. Раньше били нас, а здесь особенно. Как только остановишься, так сейчас же били плеткой, полицай. Раз меня ударил, чуть устояла на ногах. Кричит по-польски: «Не стой, работай!».
Потом мы смотрим, что такое – идут свободно наши русские хлопцы. А все немцы и поляки убежали. А перед этим они нам сказали, чтобы шли в бараки. Кто хочет, тот пусть идет на Берлин, а от него – кто куда хочет. Только мы вышли, наши бараки сожгли. И вот те русские хлопцы говорят, что в 20 км от нас фронт. Мы пошли в село вперед, к русским навстречу. В селе еще были немцы. Нам приказали, чтобы мы уходили взрывать заводы, но мы не ушли.
21 января 1945 года в это село пришли красные войска. И нам велели идти дальше в тыл. Километров 7 прошли и там остановились. Военные дали нам кушать и на машинах отправили на Варшаву, а потом поездом через границу отправили дальше. Говорили – здесь фронт, вам опасно. В первый раз мы встретили 21 января в середине дня. Пришли танки (это в том селе, где мы жили после того, как ушли из бараков). Мы бросились к ним навстречу. Они нас порасспросили откуда, кто и т.д. Накормили нас, дали помидор, яблоки, консервов, хлеба. Надавали всего, обращались очень ласково и вспоминали своих. У каждого то сестра, то брат в Неметчине. Одна наша девушка встретилась тогда с отцом-танкистом. Плакала, все рассказывала ему. И так рада была, что отца встретила. Он пошел вперед, а она пошла с нами. Я ничего не знала о своих родных. Первое время я получила четыре письма, а потом полтора года не получала, и нам запретили писать. В июне 1943 запретили писать.
Из Варшавы нас привезли в Брест. Там были общие лагеря, куда свозили всех освобождаемых из Неметчины. Там нас допросили, проверили и выдали, кому надо, временные документы. Военные нам дали много сахару, круп, консервов, очень хорошо встретили. Потом к нам подошел старший лейтенант и позвал нас с собой, и к другим группам девушек подходили командиры. Повел нас в город. Подошел к магазину, как окно грохнет и всех нас через окно позвал в магазин и сказал: «Берите, девушки, что надо, одевайтесь». И мы все оделись и взяли себе что надо. Мне дали три платья, новые туфли, чулки, а у кого не было, брали пальто и все, что надо. Так наши военные одели нас, накормили как следует и отправили дальше.
После Бреста у нас была остановка в Ковеле. Там только проверили документы и печать поставили. После этого приехала в Киев. Сутки ждала поезда. Наконец, доехала до Полтавы. А там и мать была в гостях. Это было 7 часов утра. Я вошла в квартиру, а меня никто не узнает. Я спрашиваю: «Это вы, мама?». Она не узнает. А когда узнали, бросились с сестрой ко мне, плачут. Они уже потеряли надежду видеть меня живой. Ну, там обмыли меня, накормили, положили в постель. Пришла дочка моей сестры. Ей говорят: тетя Оля приехала. Она спрашивает – какая? Мама очень расстроилась, все время плакала. Когда я уезжала в Германию, я была такая толстенькая, щеки румяные, а сейчас мама и сестры говорят: «Оля, как ты постарела». Сестре 26 лет, а я старше ее выгляжу. Сейчас я еще отдыхаю, потом поеду к сестре в Полтаву.
Когда я ехала из Германии, мне все снилась Неметчина. Все боялась хозяйки. Сейчас мне уже не снится. Село наше все погорело, и хата наша сгорела, и все, что в хате было, – тоже сгорело. Сейчас у нас ничего нет. Ну, ничего. Я рада одному, что я дома.
В Германии мы обязаны были носить вот эти значки (значок прилагается). Если кто не носит, то за это били и могли даже убить.
Адрес: село Великие Будища, Диканьковского района, улица Кулики. Получить Александре Ивановне Васильченко для Ольги Сухостат.
[1] Штаргард (нем. Stargard) – город в Померании.
[2] Штолп (нем. Stolp) – город в Померании. Сегодня город Слупск (польск. Słupsk) в Польше.
[3] Вероятно, Russischer Teufel, т.е. русская дьяволица.
[4] Шнайдемюль (нем. Schneidemühl) – центр провинции Познань (Западная Пруссия), ныне город Пила (польск. Piła) в Польше.
[5] Бромберг (нем. Bromberg) – город в Померании. Сегодня город Быдгощ (польск. Bydgoszcz) на территории Польши.
OpenEdition suggests that you cite this post as follows:
survivorsger (June 18, 2021). Ольга Сухостат. Soviet Survivors of Nazi Occupation. Retrieved April 30, 2025 from https://doi.org/10.58079/ump3