Ольга Иванова, Мария Пчелинчева, Фанни Бродская
Плакат, который был вывешен в Одессе после начала совместной румыно-немецкой оккупации с целью обмануть евреев относительно депортации в концлагеря. Источник: Музей истории евреев Одессы «Мигдаль-Шорашим»


Арестованные евреи Одессы. 1941 год. Источник: Фотоархив Яд Вашем, 4331/35
25 или 26 я пошла в библиотеку и наткнулась на виселицы по городу
Румыны – воры и взяточники выдающиеся
Нас из Одессы погнали на Сортировочную, как скот
Каждый день по 20-30 трупов вывозили
«Кто там?» – «Красная армия». Мы не поверили. Решили, что это провокация
Отношение румын к женщинам: румыны входили во двор и говорили: «Я хочу любить»
Жили хорошо женщины, которые имели «дела» с румынами и немцами
Немцы чрезвычайно жестоки и чванливы были по отношению к русским
Они были подавлены высотой культуры, которую они не ожидали встретить в советской стране
Предисловие
Двухмесячная осада Одессы проводилась силами румынских войск, но в ней участвовал и небольшой немецкий контингент в 6000-7000 человек. Первоначально со стороны Германии в оккупации участвовали Зондеркоманда 11б, подразделение айнзатцгруппы D, одна группа полиции и оперативные группы СС, которые должны были в момент вторжения разыскивать и уничтожать тех, кто считался политическими врагами, в частности, евреев. Зондеркоманда 11b по большей части осуществляла руководство этой деятельностью с целью оказания поддержки румынским властям.
В Румынии в 1920-е 1930-е гг. антисемитизм являлся общепринятым явлением, что отразилось в румынском законодательстве. После того, как СССР захватил часть румынской территории в июне 1940 г., антисемитизм радикализировался и конвертировался в «еврейский коммунизм».
После вторжения в Советский Союз, румыны начали изгонять евреев с довоенной румынской территории на оккупированные территории. Когда румынская штаб-квартира в Одессе была взорвана (о чем рассказывают участники беседы), румыны обвинили в произошедшем евреев, и, начиная со следующего дня, был осуществлён один из крупнейших актов массового уничтожения евреев военного времени. Хотя зондеркоманда 11b и участвовала в этой операции, по всей видимости, играла второстепенную роль.
В качестве союзника Германии, Румыния не только вернула свои территории, но и получила украинские земли между реками Днестр и Южный Буг. Эта земля стала провинцией Приднестровья.
Немцы и румыны осуществили многочисленные массовые расстрелы в Приднестровье, но достаточно часто румынские власти помещали евреев вместе с цыганами в практически необустроенные лагеря, где не было условий для проживания, царили голод и антисанитария.
Тех, кто сохранял силы, заставляли работать. Истощение от голода и болезни, а также расстрелы привели за время оккупации к гибели около 250 000 румынских и советских евреев, а также 12 000 людей ромской национальности.
НА ИРИ РАН. Фонд 2. Разд. VI. Оп. 14. Д. 16
Комиссия по составлению хроники Великой Отечественной войны
Одесса. 20 июня 1944 года.
Стенограмма беседы с т. Ивановой О.П., с т. Пчелинцевой М.И., с т. Бродской Ф.А.
Беседу проводит научный сотрудник Комиссии т. Черменский.
Записывает т. Рослякова.
Иванова Ольга Петровна – заведующая отделом каталогизации. Беспартийная. Год рождения 1898. Русская. Адрес: Чичерина 12, кв. 11.
Пчелинцева Мария Николаевна – заведующая отделом библиографии. Год рождения 1902. Русская. Беспартийная. Адрес: Жуковская 4, кв. 7.
Бродская Фанни Абрамовна – библиотекарь отдела абонементов. Еврейка. Беспартийная. Адрес: ул. Пастера 13.
Пчелинцева. Мы отправили особенно ценные старопечатные книги, миниатюрные издания, которых у нас была целая коллекция. Успели очень хорошо отобрать. Отбирали эти книжки знатоки. Они были отправлены вместе с документами и материалами истории партии. В самые последние дни опять отбирали наиболее ценные книги. Но это уже было сделано наспех. Хватали то, что попадалось. Эти книги мы решили отправить в Ташкент. Почему в Ташкент? Потому что родственник моего мужа работает директором Ташкентской библиотеки. Эти книги почему-то сначала попали в Пензу. От сотрудников, которые сопровождали эти книги, мы получили письмо из Пензы. Потом они отправили их в Ташкент.
Оккупационные войска вступили в Одессу 16 октября. 18 октября была объявлена регистрация евреев. Евреев по районам, по дворам собирали и отправляли регистрироваться в тюрьму. Правда, они не успели охватить все дома.
24 октября произошел сильный взрыв в здании НКВД[1], которое помещалось на улице Энгельса. В этом здании, как говорят, было до тысячи румынских и немецких солдат и офицеров. На другой день был опубликован в Одессе приказ, в котором говорилось, что одесситам это даром не пройдет: сто человек будет убито за одного солдата румынского и немецкого. С этого дня начались в Одессе ужасы, как плата за взрыв в здании НКВД.
25 или 26 я пошла в библиотеку и наткнулась на виселицы по городу. Это произвело на всех нас колоссальное впечатление. Я видела две виселицы, на которых висело по шесть человек. Отворачиваться нельзя было. Вешали заложников в отместку за взрыв. Было много евреев и коммунистов.
На другой день я шла по Пушкинской улице. Там на каждом углу было по трупу разложено специально для назидания населению. На углу улицы Бебеля лежала женщина в элегантном синем костюме. Головы не было. Поток крови тек через весь тротуар на мостовую. У каждого трупа, как правило, стояла дощечка на колышке с надписью кто и за что. Правда, я не читала этих надписей, потому что сил не было. Муж у меня был еврей. Представляете, как я волновалась?
Мужа тоже взяли 18-го. Недели через две евреев отпустили домой, но его не отпустили. Вообще он пропал. До сих пор я не знаю, где он. Где-нибудь тоже висел.
У меня на квартире жила родственница мужа – старуха. Она была сильно больна. Поэтому отказалась пойти регистрироваться. Дворнику дома было дано строгое приказание, чтобы ни одного еврея не оставалось в доме. Он пошел к этой старухе. Она ему сказала, что я регистрироваться не могу идти. Ее выволокли во двор. Это было часов в восемь, уже начало темнеть.
Мои окна выходили на улицу. Настала ночь. Патрули обходили улицы. Она лежала под окнами моей комнаты. Патруль остановился около нее, что-то начал с ней говорить. Я за закрытыми ставнями стояла. Был приказ, чтобы все окна были на ставнях. Короче говоря, я услышала выстрел. Когда я вышла утром, я увидела, что ей снесли полголовы. Труп ее лежал два дня под моими окнами. Потом вырыли щель в бомбоубежище и здесь ее похоронили.
Надо сказать, что в первые дни было много самоубийств среди евреев. Нужно было иметь очень крепкие нервы, чтобы ходить по городу смотреть, рассматривать. Может быть, такие любители и были.
Было очень много обысков. Румынские солдаты по приказу или без приказа обыскивали квартиры. Во время этих обысков кражи были невероятные. Румыны – воры и взяточники выдающиеся, хотя они страшно не любили, когда их смешивали с цыганами, а цыгане воровством отличались. Румыны ничем не отличались в этом отношении от цыган.
Когда нужно было регистрировать паспорта, меня спрашивали о муже. Я сказала, что была замужем за евреем, мужа взяли и не знаю, где он. Началась история со мною. Вызвали к начальнику полиции, с которым я имела очень длинную беседу. В течение целого часа он меня изводил: как я могла, как смела, как это у меня хватило духу выйти замуж за еврея. Кончилось тем, что он сказал: «Принесите документы своих родителей». Нужно было доказать происхождение своих родителей. Кончилось более или менее благополучно. После двух часов разговоров мне паспорт зарегистрировали и отпустили.
Бродская. – Нас из Одессы погнали на Сортировочную[2], как скот. Это было в январе 1942 года. До снега сидели в тюрьме. Потом выпустили. Был приказ зарегистрироваться. В январе 1942 года мы явились. Нам сказали: занимайте комнаты, где свободны. Там была школа. Мы жили в этой школе. Через некоторое время стали брать партиями и отправлять по этапу. Мы попали в предпоследний этап. Нас погнали на сортировочную. По дороге румыны избивали. Пошли до Березовки[3]. В двенадцать часов ночи дошли. У кого на руках были вещи, отнимали. Отнимали обувь, верхнюю одежду и прикладами избивали до невозможности. Били по голове, по ногам. От Березовки пошли пешком до Думеновки[4]. Мороз был ужасный. Голодные, оборванные. На ночь негде было укрыться, не было никаких построек. Я была с ребенком десятимесячным. По дороге, кто отставал, прикладами доканчивали. Без всякого стеснения снимали одежду, раздевали.
Дошли мы так до Думеновки. В Думеновке привели в большое помещение. Тут начался сыпной тиф. Кушать не давали. Каждый день по 20-30 трупов вывозили. Тут погиб мой ребенок от сыпного тифа. Начали брать на работы.
Между прочим, в Березовке и Думеновке охрана была из русских полицейских. Когда надо было пойти в уборную, то полицейский, если хотел – пускал, если не хотел – не пропускал. Однажды полицейский рассердился на мою сестру, когда она пошла в уборную.
– Чего ты пошла?
Она говорит, что:
– Я пошла в уборную.
– Кто тебе разрешил? – схватил винтовку.
Сестра пригнулась. Он выстрелил. В это время из уборной выходил доктор Бронштейн. Пуля попала в него. Он упал. Моментально подошли и раздели его.
Послали нас в с. Малино, где был совхоз. Проработали там шесть месяцев. Жили в лагере. Не кормили. Умер там отец от голода. Когда закончились работы, директор румынский созвал нас и говорит: «Вы хорошо поработали. Я вас пошлю в другой колхоз». Мы ужасно боялись концлагеря в Ахмачеевке[5]. Мы знали, что там лагерь смерти. Туда попадешь, оттуда уже не выйдешь. Утром посадили на подводы и отправили. Куда? Не знаем. Привезли в концлагерь в Ахмачеевку.
В этом лагере я пробыла полтора года. Там был ужасный режим. Полиция не разрешала кружки воды взять. За водою можно было идти группой в десять человек. Если попадется одиннадцатый, моментально расстреливали.
Мы жили в огороженном месте. Дом был без крыши, без окон. Холодно. Тут же, в этом бараке было два кирпича. Нам давали двадцать грамм муки кукурузной. На этих кирпичах мы пекли ее целиком. За кусочек щепки, чтобы согреть воды, сестра получила 25 ударов. […]
Были мы, конечно, вшивые, грязные. Трупы умерших не хоронили. Там был колодезь, бросали в колодезь, забрасывали камнями. Некому было хоронить, некому было возиться с этим.
В последнее время немножко стало лучше в этом концлагере, потому что бессарабские и румынские евреи оказывали помощь русским евреям и украинским. Летом брали на работу в совхозы. Я, как слабая, не могла ходить на работу. Сестра работала. Мне она помочь ничем не могла.
В последнее время пришли немцы. Нас заставили рыть окопы, бункера строили. Издевались очень. Когда нас выгнали на рытье окопов, мы все были голые, без галош, без туфель, без чулок, без юбок. Население, когда увидело нас, плакало. «Как вы можете гнать в таком виде?» – «Не разговаривать, сгниют они здесь, а окопы будут рыть!».
Мы ночью имели посещение к молодым женщинам этих полицейских.
Против нашего концлагеря на углу был немецкий штаб.
Утром 27 марта прибежал к женщинам один полицейский чистить шинель[6]. Спрашиваем: «Что случилось?». Говорит: «Как будто бы уходят». Мы слышали, что из-за Буга подходят наши.
26 марта пришли немцы в наш лагерь. «Выходите все». Вышли. Поняли, что нас поведут на расстрел, потому что в этот же день за восемь километров всех евреев вывели и очень много расстреляли. Комендант посмотрел на нас и говорит: «Буду я возиться с этими старухами!». Отправляет обратно всех в барак. У нас в последнее время осталось от 20.000 человек 60 человек.
27-го днем мы видели, что их подводы с инвентарем уходят и уходят. Всю ночь просидели наготове. 28-го в четыре часа к нам стучат. Мы думали, что это «гости», которые к нам часто приходили.
– Кто там?
– Красная армия.
Мы не поверили. Решили, что это провокация.
– Открывайте товарищи, это свои!
Открыли дверь. Представляете, что тут было? Гам, шум, истерики, слезы. Мы не могли поверить, что мы освобождены, что каждую минуту не надо смотреть в окно – вот идет румын, вот идет немец. Ты уже не боишься, что тебя расстреляют.
Разве можно рассказать все детали, все мелочи этого издевательства! Я потеряла сына, отца, потеряла здоровье. За три года всего натерпелась.
Пчелинцева. Был приказ о том, что все евреи должны носить желтую звезду на черном бархате. Женщины надевали платки, чтобы закрывать эту звезду. При встрече с румынами, они срывали платки. Если женщина старалась защититься, в нее стреляли. Очень много жертв было. Трупы валялись на мостовых. Тысячи трупов бросали в ямы.
Иванова. У нас около тюрьмы трупов много валялось, около порта было много, под старым кладбищем было много, так как там была дорога в тюрьму.
Относительно самоубийства проф. Рабиновича. Он отравился дома, но для того, чтобы не расстраивать жену, вышел из дому, прошел несколько кварталов, сел на трамвайной остановке и скончался. Лежал несколько дней. Его постепенно грабили и раздевали, так догола и раздели. Наконец, один из профессоров университета послал машину и труп его был убран. Жена пыталась несколько раз забрать его труп, но ей не давали.
Отношение румын к женщинам: румыны входили во двор и говорили: «Я хочу любить». Надо сказать, что отдельные женщины здорово пользовались этим. Они делали из этого источник существования. Жили с румынами направо и налево. Доход этот был порядочный, потому что румыны любили красть и умели красть и сносили все краденое этой женщине, с которой они жили.
У нас долго, чуть ли не полгода, не было хлеба. Хлеб имели только румыны военные. Женщин покупали за кусок хлеба. Трудно обвинять женщин, которые имели детей. Надо кормить детей, надо как-то самой жить.
Когда были немцы, то отношение к женщинам было самое ужасное. Как только смерклось, женщинам на улицу выйти нельзя было: насиловали направо и налево, кого только встречали на улице. Одна из уборщиц, правда не нашего учреждения, 69-тилетняя старуха тоже была изнасилована. Она умерла. Немцы говорили так: нам все равно, лишь бы была здоровая.
Надо сказать, что венерических болезней развилось невероятное количество. Румыны принесли сюда очень много заболеваний. Диспансеров, лечебниц было очень много. Появились в газетах объявления и плакаты на улицах с указанием стрелками пути в диспансеры. Лечение венерических заболеваний было бесплатное.
В смысле чистоты и гигиены немцы стояли значительно выше румын. У румын все это делалось проще, открытее. Никогда нельзя было ожидать, что немцы проявят себя такими зверями. Мы считали, что немцы – это старый культурный народ и никогда нельзя было ожидать, что они могут проделывать такие вещи.
Последний период, месяца полтора – это ужасный период. Чего только они не делали – и расстреливали, и сжигали. На улице Островидова полный подвал русских мужчин, переодетых в немецкое платье, были расстреляны. То, что это были русские в немецком платье – это безусловно.
Относительно экономического положения. У многих впечатление такое, что мы просто как сыр в масле купались при румынах. Мало того, что у нас нервы сильно потрепаны, мы как сыр не купались. На рынке было много всего. Шоколадом, пирожными были засыпаны все кондитерские, причем ввозили очень много из Румынии. Но человек среднего достатка, то есть тот же служащий, не мог всего этого покупать. Отдельные люди изловчались. Жили хорошо женщины, которые имели «дела» с румынами и немцами, затем, многие сильно зарабатывали на еврейских квартирах.
Я жила в доме лет пятнадцать. Пришли оккупанты. Через два-три дня стали некоторые жильцы переезжать в лучшие квартиры. Живут неделю, забирают там все, переезжают в другую. Таким образом, переезжая из квартиры в квартиру человек обогащается. Потом либо открывал столовки, либо открывал магазин. Магазины, так наз. бадеги[7], работали хорошо и владельцы их жили роскошно.
Можно ли дороговизну и недостаток где-нибудь в глуби России променять на ту «прелесть», которую мы испытывали здесь?
Пчелинцева. В течение первых дней после захвата города оккупантами они ломились в квартиры, взламывали замки от квартир и комнат эвакуированных, особенно евреев. Под видом выискивания «пушка» (винтовки) входили в квартиру, забирали часы, серебряные вещи и проч. Особенно сахар любили красть.
Страшно было развито взяточничество. Например, у стоявших на часах перед заводами и фабриками солдат за такие вещи, как кожаная сумка, а также за кусок сахара вы могли получить ведрами различные продукты.
Иванова. Насколько румыны грубее по натуре и менее культурны, настолько с них меньше спрашивается. Немцы – западноевропейские культурные люди. Они чрезвычайно жестоки и чванливы были по отношению к русским.
В отношениях между средними и нижними воинскими чинами бросалось в глаза полное отсутствие дружественной связи между старшим и младшим составом.
Взаимоотношения между румынами и немцами были чрезвычайно натянутые. В последнее время немцы страшно пьянствовали. Рассказывали о таком случае. Сидят за столиком немцы[8]. На ломаном немецком языке говорит: «Пожалуйста, подай повидло». Она подает полкило повидла. Он берет в кулак это повидло и Гитлеру в портрет. Второй раз тоже самое. Просит дать ему повидло в третий раз. Хозяйка в ужасе, потому что, если кто-нибудь зайдет, ей достанется, бадегу могут закрыть. Другой требует тоже повидло. Она говорит: «Больше нет повидла». Старается их выпроводить.
Воевать им сильно надоело. Стимулов войны они для себя не видели. Ненависть к немцам, особенно к Гитлеру, была сильная.
Пчелинцева. Нас удивило отношение высших военных чинов – офицеров, унтер-офицеров – к своим денщикам. Когда приходил к нам в библиотеку офицер, денщик стоял за его стулом. Офицер в это время работал над книгой и денщик не имел права сесть, пока тот не закончит работу. Это нам казалось очень странным.
Сначала было исключительно высокомерное отношение к нам, советским людям. В течение года произошло изменение. Они были подавлены высотой культуры, которую они не ожидали встретить в советской стране. Они страшно интересовались советской литературой. Очень интересовались советской художественной литературой. Из советских писателей особенно много спрашивали Шолохова[9]. Книги Шолохова готовы были искать по всему городу. Большой популярностью из классиков пользовался Достоевский. Почему – я не знаю. Толстой Л.Н. Перед Большой советской энциклопедией буквально разевали рот. Для них это было открытие – такое колоссальное издание, такое интересное, такое высоко научное. Они не представляли себе ничего подобного. Случайно из их разговоров, а мы уже стали кое-что понимать, можно было заключить, что они поражены. Большую советскую энциклопедию хватали, где только можно. Искали в библиотеках, у частников, давали большие деньги. Отдельные тома приобретали.
Иванова. Очень интересовались советскими финансами. Когда начали выдавать пенсии, то все права по отношению пенсий было целиком взято советское. Советское собрание узаконений и распоряжений забрали целиком. В обмен нам прислали сборник румынских узаконений. Здесь сидели и изучали историю права. Им хотелось все это увезти с собою в Ясский университет, а также в Бухарест. С одной стороны, нам жалко было, с другой стороны, гордились – вот что у нас есть.
Пчелинцева. Было раздвоение – с одной стороны жалко, с другой стороны – пусть забирают. Мы то приобретем. Иногда прятали карточки из каталогов. Иногда они требовали не только книги, но и каталоги. Шли в склады и там искали.
Директором была наша сотрудница старая, которая заведовала музеем книги. С приходом румын она стала директором библиотеки. Назначена она была управой. Библиотека находилась в ведении управы.
Приехал как-то полковник Лиза[10]. Он прекрасно знал русский язык. Он очень грубо отнесся к нам, в частности к нашему директору. Понял, что мы не очень расшибаемся перед румынами, не сильно хотим угодить и не все хотим дать. Называл нас «советские академики, которые прячутся за большевиков». В частности, нашего директора ругал за то, что она держит книги и не выдает, несмотря на всяческие распоряжения.
Иванова. В самом начале библиотека была объявлена под покровительством немцев. Потом она была передана румынам.
Мы получали пайки, но далеко не регулярно.
Оккупанты пришли 16 октября. Первую заработную плату мы получили в марте месяце. С октября по март ничего не имели.
Хлеб долго не получали. Воды тоже долго не было. Перед уходом советские власти довольно широко открыли распреды. Там получали довольно много сахару, постного масла бутылками получали. Это нас поддержало несколько месяцев.
[1] Народный комиссариат внутренних дел СССР, предшественник КГБ.
[2] Сортировочная – железнодорожная станция рядом с Одессой.
[3] Березовка – село в 90 км к северо-востоку от Одессы.
[4] «Думеновка» в стенограмме. Доманёвка, украинское село, которое находится в 50 км севернее Березовки.
[5] «Ахмечеевка» в стенограмме. Акмечетка (Ахмечетка на некоторых старых картах) находится примерно в 20 км к востоку от Доманевки. Сегодня Акмечетка называется Прибужьем. Вместе с Богдановкой (17 км к северу от Акмечетки), Доманевка и Акмечетка были местом лагерей, куда румыны сажали евреев из Одесской области, а также с довоенных румынских территорий. Как описывает Бродская, румыны практически не обеспечивали заключенных едой, жильем и отоплением.
[6] Бродская может иметь в виду, что полицейский хотел очистить пальто от любых отметин, свидетельствующих о его роли в качестве охранника лагеря.
[7] «Бадега» – это румынское слово, обозначающее винный бар или таверну. Термин, который, похоже, связан с испанским «винным погребом», был также известен в Одессе, см. https://argo.academic.ru/205/%D0%B1%D0%B0%D0%B4%D0%B5%D0%B3%D0%B0.
[8] Опечатка – имеются ввиду румыны.
[9] Михаил Шолохов (1905–1984) – выдающийся писатель школы социалистического реализма советской литературы. За год до вторжения вермахта в Советский Союз, он опубликовал последнюю книгу своего эпического романа «Тихий Дон».
[10] Возможно, опечатка. Lica – распространенная румынская фамилия: https://forebears.io/surnames/lica.
OpenEdition suggests that you cite this post as follows:
survivorsger (June 18, 2021). Ольга Иванова, Мария Пчелинчева, Фанни Бродская. Soviet Survivors of Nazi Occupation. Retrieved May 1, 2025 from https://doi.org/10.58079/ump5